ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА

Время над нами властно. Собираясь по приглашению к старейшей жительнице села Красноселец Марии Алексеевне Петруниной, имела я опасения: 90 лет, которые она отметит 26 мая, возраст нешуточный. Сумеет ли бабушка что-нибудь вспомнить и рассказать о своей молодости, о долгой жизни, которая захватила ХХ и ХХI века? Не одолели ли ее старческие болячки, на которых можно зациклиться?

То, что я увидела, а затем услышала, превзошло мои ожидания и напрочь разрушило опасения.

Свою трудную биографию Мария Алексеевна пересказала мне «как по нотам» с указанием точного времени определенных событий, с деталями.

Рожденная в 1922 году, она провела детство и отрочество в Череповецком районе Вологодской области, а когда исполнилось восемнадцать, решила попытать счастья в большом городе. Мечтой ее был Ленинград с его бесценными памятниками, историческими улицами и проспектами, с белыми ночами. На многое девушка Маша не надеялась, просто хотела получить хорошую рабочую профессию в одном из десятков профессиональных училищ того времени.

А когда не получилось из-за отсутствия прописки, решила не унывать и устроилась нянькой к малолетнему дитяти в ленинградскую семью. Относились к ней хорошо: прописали, кормили и даже платили денежку. Хозяйка, чуть старше самой Марии, уверяла, что девушка обязательно будет на следующий год учиться. А следующий был сорок первым. Война. О какой учебе могла идти речь?

Мария решила вернуться домой, к отцу. Только теперь, чтобы сесть на поезд, нужен был пропуск и эвакуационные документы. И то, и другое выхлопотать было трудно: всех молодых и здоровых отправляли на рытье окопов и строительство оборонительных сооружений.

В ЗАРЕВЕ ПОЖАРОВ

И все же девушке удалось сесть на поезд. Но от вокзала он так и не отъехал. Начались обстрелы, город погрузился в темноту, небо освещалось лишь лучами прожекторов. Пассажиры, которые хотели эвакуироваться, в переполненных вагонах шептались между собой: «Фашисты заняли Мгу», а это всего лишь в сорока километрах от северной столицы. Что делать? Никаких намеков на то, что состав когда-нибудь тронется, не было. Пешком возвращалась к прежнему месту жительства. А там все поменялось за считанные дни. Выписаться она уже успела, а как дальше жить? Слава богу, знакомая управдомша поселила ее в крохотной комнатушке в подвале. По соседству с ней жила какая-то женщина. Скоро она сыграла с Машей злую шутку, выманив у нее продуктовую карточку на месяц и исчезнув вместе с ней.

Как и многие ленинградцы, еще не растерявшие силы, Мария работала на строительстве окопов и оборонительных рубежей в районе Московского, Витебского вокзалов, на ставших спустя время печально знаменитых Пулковских высотах.

Моя пожилая собеседница рассказывает, и из ее незрячих глаз постоянно течет тихая слеза. Несмотря на свои 90, она с хронологической точностью называет адреса, улицы, районы Питера, имена и даже даты, говорит, что и по сей день ее мучают сны, в которых проносятся страшные картинки ленинградской блокады и ее участия в ней:

- 8 сентября мы работали в Царском Селе, с горечью и ужасом смотрели, как отступают колонны наших войск, а сверху низко-низко летят самолеты противника и непрестанно бомбят. Ошалев от грохота и страха, мы побросали лопаты и ломики и неслись по шпалам, пытаясь найти безопасное место. Ни об усталости, ни о расстояниях никто не думал. Сами видели, как сбили советский самолет, как из него, горящего, успел выпрыгнуть летчик с парашютом.

Самолет рухнул на землю, и мы потом нашли крыло этого самолета с буквой С — первой от СССР. А вот летчика так и не обнаружили.

Ленинград, куда мы пешком добрались лишь к ночи, был покрыт мраком, лишь пересекали небо стрелы прожекторов. На крышах тушили зажигалки. Вдали виднелось зарево пожаров сразу в трех местах. Потом узнала, что немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады, завод газового оборудования и еще какой-то важный объект.

Начиналась страшная блокада, в которой сотни и тысячи ленинградцев гибли сами и теряли близких.

Голод. Страшнее его, наверное, ничего не может быть. Спустя столько десятилетий я не могу избавиться от ночных кошмаров и того чувства голода, который мне казался ужаснее, чем вероятность быть убитой..., - рассказывает Мария Алексеевна».

НА ЗЕМЛЯНЫХ РАБОТАХ

В своей каморке на Лиговской (неподалеку от Московского вокзала и Кузнечного рынка, а также улицы Достоевского — самых примечательных мест Ленинграда, она прожила-просидела всего пару дней, а затем пришли посыльные, вручили повестку: явиться на Финляндский вокзал, откуда затем девчат перебросили ближе к Финляндии («чухонцам» - как их называли ленинградские жители) в деревню Вертемяки, где также продолжилось строительство оборонительных рубежей. В мерзлую землю вгрызались лопатами и ломами: строили блиндажи и противотанковые рвы. Смысл э

той работы мало кто понимал, ведь фронт в этих местах не проходил. Но приказы военного времени касались и гражданских и не обсуждались. За продовольственными карточками и выдаваемым на них пропитанием девчата по очереди ходили пешком в Ленинград. Дорога занимала весь день и была далеко не безопасной. Жить становилось все сложней. Хлеба стали давать по 125 граммов на день, а на дворе промозглая зима, нет никакой возможности согреться, а тем более, поесть горячего.

МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

В марте 1942 года добровольцев перебросили на расчистку города. Постепенно сходил снег и перед глазами уставших, изнеможденных, доведенных до отчаяния людей представали ужасающие картины: горы окоченевших трупов, дохлые животные, кучи мусора, крысы... — все это нужно было убирать. Тогда уже ни о какой брезгливости и страхе не думалось. Умерших сотнями грузили в автомашины и увозили ена Пискаревское кладбище, где хоронили в общем рве. Если требовалось упокоить какого-то известного человека, тут уж приходилось копать отдельные могилы на Волковом кладбище. На земляных работах она познакомилась с женщиной, ее дочерью подростком и еще какой-то девочкой-сиротой, которую женщина пригрела. Все вместе решили все же выбираться из Ленинграда поближе к родным.

ДОМОЙ ПО «ДОРОГЕ ЖИЗНИ»

Долгой была ее дорога домой. В пути умерла та новая знакомая, а Маша с девчонками-сиротами вместе добывали пропитание.

Ехали в эшелонах к так называемой дороге жизни — к финскому заливу и Ладоге. Питались баландой, что раздавали в поезде многочисленным беженцам. Подолгу стояли в тупиках. Поезда шли ночью, чтобы избежать лишних обстрелов... В дороге Марии Алексеевне попадались разные люди. Были среди них и мародеры, и наоборот, очень участливые, способные поделиться последним куском. Та же умершая позже попутчица сумела договориться с начальником эшелона, чтобы выправил Маше документы и поставил на продовольствие. Но до сих пор не может забыть и того, как с девчонками с трудом отоварили три пайка, да не чем-нибудь, а колбасой и хлебом. Словно драгоценность несли к вагону эти кусочки, а какой-то мужик, худющий, кожа до кости, почему-то в оборванной милицейской форме, вырвал у них из рук пайки и побежал, на ходу глотая

еду. Впрочем, Маша и сама была на вид не лучше. Когда на Ладоге, перед тем как разрешить поездку в переполненном грузовике по «Дороге жизни», один из военных спросил у нее: «Бабушка, покажите ваши документы!», двадцатилетняя «бабушка» не удивилась. От милой фигуристой девчонки в ней ничего не осталось. В каком-то старушечьем платке, опорках, с синими кругами под глазами и весом — кожа до кости, она боялась лишний раз взглянуть на себя в зеркало. Не случайно, уже приехав в Череповец и встретив близкую родственницу, Марии пришлось доказывать что она — это она, а не призрак.

А в дороге с ней все время был маленький баул, с которым не расставалась ни при каких обстоятельствах. В нем была всякая девичья мелочевка: бусы, нитки, швейные принадлежности, ленты. Всю эту теперь уже бесполезную красоту можно было обменять на несколько сырых картофелин или тот же кусок хлеба. До Череповца, несмотря на то, что он не так уж далеко от Ленинграда, добиралась две недели, а дальше тридцать километров пешком в родные пенаты, где ждали ее очень печальные новости: мама умерла, дома оставался безногий отец-инвалид, воевавший еще в Первую мировую... Но все же она говорит большое спасибо семье, которая поддержала, подкормила блокадницу. В феврале 1944 года, когда блокада была снята, а Мария значилась по документам как эвакуированная из Ленинграда, ее снова призвали на помощь разоренному, голодному, холодному, обесточенному городу.

МОЛОДОСТЬ ВЗЯЛА СВОЕ

Торфоразработки. Именно здесь она встретила свою судьбу. Тогда вместе с женщинами на тяжелых работах трудились «неблагонадежные», то есть, наши военные, побывавшие в плену. Среди них оказался Николай Сергеевич Петрунин. Он досыта за войну нахлебался голода, унижений, физических издевательств в одном из фашистских концлагерей в Норвегии. После проверки «на благонадежность» трудился на торфяных разработках еще год после победы. Познакомились Мария и Николай, полюбили друг друга и увез он жену в дальнюю сторону, сюда, к нам, за Волгу, откуда был родом.

Немного пожив в так называемой «Запретной зоне», молодые поселились в колхозе «Опыт», куда Николая Сергеевича пригласили бухгалтером. Но вскоре началось переселение, и всем колхозникам в 1947 году предложили работу в одном из районов правобережья. А как себе это представить? У каждого хозяйство, скотина, а тут через Волгу... Хлопотно. И семья Петруниных устроилась жить и работать в колхозе «Комбайнер». Молодые поначалу ютились в комнатке при конторе, но позже переехали в Красноселец, выстроили саманную землянку, а в 1957 году купили добротное жилье.

Сама бывшая блокадница была выносливой и смекалистой, и, как говорит о себе моя собеседница, «головастой». Потому и доверили ей сепараторный пункт, который в то время работал как цех по производству молокопродуктов.

- Все делали вручную, - вспоминает Мария Алексеевна, - клей казеиновый варили,брынзу готовили, сливки выпускали... А потом меня пригласили работать заготовителем: выполнять продовольственную программу, закупая у населения яйца, мясо, шкуры, молоко...» Так с торгово-закупочной деятельностью она и связала свою жизнь. Рассказывает, что работалось легко, потому что повезло на мудрых руководителей: было чему поучиться и у Хлынова, и у Кузнецова, тогдашних директоров совхозов. Серьезные люди, грамотные хозяйственники.

Что касаемо мужа, то он серьезно подорвал здоровье в фронтовые годы, но все же работал там, где и основная масса сельских мужиков: учетчиком в тракторной бригаде, механизатором. С женой родили четырех сыновей, но первые двое умерли еще в далеком детстве. А вот два других — Александр и Виктор — гордость матери, ее надежда и опора. Сейчас для Марии Алексеевны это особенно важно. Как только она потеряла зрение после неудачных операций, сын Виктор со снохой не раздумывая взяли ее в свой дом, где она не знает ни в чем недостатка. Светло, тепло, сытно, семья рядом. Что еще нужно пожилому человеку, который повидал на своем пути немало лиха? Лишь бы не одиночество...

Марина Тупикова.